Ставка меньше, чем жизнь

Выступая в Давосе, вице-премьер Игорь Шувалов грозно пообещал: россияне вынесут все, готовы затянуть пояса, потреблять меньше продуктов и электричества, — но при попытке поменять им власть извне они сплотятся вокруг вождя с нездешней силой. Звучит чертовски хорошо, но недостоверно.

Почему хорошо? Потому что, как писал Окуджава, «Родина есть предрассудок, который победить нельзя». Всегда приятно, когда твоя Родина, да еще в Давосе, в этой цитадели мировой корысти, вдруг всем заявляет в лицо, что она за свой суверенитет стерпит любой голод и даже дефицит электричества. Ей плевать на санкции, на любые козни — мы, может, имеем сами вопросы к своей власти, нам не все нравится, мы смущены медлительностью при захвате Донецка и Луганска, давно бы все уже было наше и кровь бы не лилась, и на улицах у нас, случается, горят еще не все фонари, каковые недостатки мгновепнно устраняются во время прямых линий с президентом, — но это наши вопросы и наша власть. Сурово брови мы насупим, если нам попробуют поменять руководство извне. И сплотимся вокруг любого руководителя — слышите, любого! — потому что наши разногласия с ним совершенно ничтожны на фоне бездны, отделяющей нас от прочего человечества.

Красиво, чё. И освящено традицией, тютчевской, не чьей-нибудь: «Простите нам, наш симпатичный князь, что русского честим мы людоеда — мы, русские, Европы не спросясь». Это сказано по поводу чествований нашего Муравьева-вешателя. Да, людоед, признаем. Но наш людоед, и не тебе, Европа, нас учить, кого любить. Сказано, правда, не совсем по-русски, у Тютчева с родным языком были проблемы, но тем пикантней, с горчинкой, звучит его лирика. «Честить» — значит как раз ругать на чем свет стоит, а чествовать — совсем иное дело. Но славянофилы никогда не были слишком русскими, им это незачем; главное, что готовы порвать за Отечество.

Проблема только в одном: это высокое чувство — затянем пояса, но порвем за суверенитет, — требует высокой мотивированности, и не сегодняшним путинистам делать подобные лихие заявления. Когда тебя слишком долго любили за деньги или блага, а все способные любить бескорыстно давно разогнаны или переметнулись в оппозицию, — как-то странно заявлять, что вот мы затянем (пояса, агонию, «Дубинушку») — зато с утроенной силой сплотимся. Зло давно бы победило, если бы умело сплачиваться, — но оно всегда начинает меряться известно чем и драться за близость к седалищу. Бескорыстные люди — интеллигенция, сторонники просвещения, профессионалы, — давно отшатнулись от путинской лжи и бескультурья; что до аудитории Стаса Михайлова и Дмитрия Киселева, у них никаких принципов нет. Иначе они не были бы готовы так верить любому вранью, воспринимая его с девственной некритичностью. Истинная верность — добродетель умных, которые хоть понимают, чему они верны; а если намеренно и целенаправленно понижать уровень национальной культуры, блокировать все настоящее и давать зеленый свет умце-умце, компрометировать само понятие лояльности опорой на самую дешевую попсу, выпускать против Макаревича Буланову, — какого патриотизма, какой верности вы ждете? Сами же привлекли на свою сторону гопников, готовых за копейки пугать интеллигенцию на митингах. Но какого бескорыстия ждать от людей, которые близость к телу немедленно используют для распила бюджетов или продвижения личных проектов? Это очень хорошо — готовность противопоставлять себя всему миру во имя высшей духовности, и в советское время это ноу-хау даже работало — смотрите, мол, у нас нет джинсов, плохо с колбасой (без колбасы хорошо, ничто не отвлекает), но зато у нас Тарковский, Плисецкая и Трифонов; мы им, конечно, жизни не даем, но без этого давления они задохнутся, Тарковский сам говорит — я рыба глубоководная! На поверхности такая рыба что? — лопнет. Но когда вы противопоставили себя всем, отбросив даже советские маски миролюбия, и уже кричите не хуже джихадистов, что ваша цель — победить коварную Америку, это хорошо делать, имея в резерве упомянутых Трифонова и Плисецкую. А когда за вас только Лепс, — и это еще из лучших, — да Тимати с российским флагом на голливудских холмах, — ну как-то это несерьезно, невнушительно, что ли.

Одна из отличительных черт любого зла — именно корысть, отсутствие высокого, подлинно эстетического мотива. Вот почему фашистское зомбирование оказалось таким кратковременным — а советское цело до сих пор и воскресает при первом поощрении. Но советское базировалось все-таки на идеологии просвещения и миролюбия, а когда все это пало — резко понизилось и качество зомбирования. Нет никаких оснований полагать, что сторонники нынешней российской власти, так прочно отождествившейся с беззаконием и презрением к собственному народу, проявят высокие моральные качества при внешней угрозе. Разбегутся как милые, чуть перестанут регулярно башлять. Скажу больше — даже гопники, обожающие драться, все-таки не орки. Самоцельное избиение престарелых и очкастых не доставляет им особой радости. Это за деньги приятно, а просто так — никакого удовольствия.

Так что обещание Игоря Шувалова, увы, не имеет никакого отношения к скудеющей российской реальности. Терпеть ради высокого идеала — свойство той самой интеллигенции, которая в девяностых голодала, но от свободы не отрекалась. Выходить на площади вопреки опасности могут те, кто может эту опасность компенсировать самоуважением, те, кто понимает величие момента; чтобы сплачиваться вокруг вождя, вождь должен быть властителем дум, а для этого нужны какие-нибудь думы, кроме Государственной. Ставку надо было делать на умных, способных внятно сформулировать свой идеал. А окружив себя агрессивными второгодниками, страшно обижающимися на любую адекватную оценку, — нечего и надеяться блеснуть в Давосе. Переглянутся и плечами пожмут, всего делов.