Нобелевская проба

Россия снова не прошла испытания Нобелем – по крайней мере литературным. Трое из русских лауреатов – Бунин, Солженицын, Бродский, – были в социалистическом обществе изгоями, и их награждение вызвало вспышку дикой злобы; это сейчас их присвоил русский мир, а тогда все обстояло иначе, да и термина такого не было. Шолохова считали плагиатором (а некоторые – тоже антисоветчиком, только скрытым). Светлана Алексиевич не устраивает большинство комментаторов тем, что она, во-первых, русофобка, а во-вторых, журналистка.

Последний аргумент, кстати, дает некий простор для дискуссии, если бы критикам Алексиевич была интересна дискуссия: можно было бы напомнить им, что «Архипелаг ГУЛАГ» – опыт художественного исследования; что Майкл Мур получил каннскую золотую ветвь за «Фаренгейт 9/11», картину не столько даже документальную, сколько публицистическую; что Чехов больше всего сил и времени потратил на «Остров Сахалин», а к беллетристике, в том числе своей, относился скорее пренебрежительно. Новый журнализм в США – самое перспективное литературное направление шестидесятых-семидесятых, и роман Капоте «In Cool Blood» не перестал быть великой литературой от того, что написан как документальное расследование; вообще интересно, когда литература прибегает к журналистике, документалистике, расследованию.

Я читаю на журфаке курс «Журналистика как литература», и награждение Алексиевич мне как нельзя более кстати. Вот к какому странному выводу я пришел: в отличие от жизни, литература логична, рациональна, последовательна. А когда надо осмыслить то, что ни в какие рамки не укладывается и никакому фантазеру в голову не придет, мы зовем на помощь журналистику, фактологию: то, что писателю непонятно, принципиально непостижимо, может воплотить только «литература факта». И заметьте – изобрели ее у нас, так что нам бы гордиться. Короленко с его документальными расследованиями «Мултанское дело» и «Дело Бейлиса» был первым, кому выпало осмысливать фашизм – явление совершенно необъяснимое в просвещенной стране, в XIX и ХХ веках! Сергей Третьяков с его документальными романами – главный, наряду с Бриком, идеолог ЛЕФовского разворота к документалистике. Очеркистика Горького. Россия постоянно обращалась к документальной прозе – именно потому, что сталкивалась с явлениями слишком алогичными, которые нельзя было описывать в традиционной литературной технике – со всяким психологизмом, с переходом автора на позиции героя...

Как перейти на позицию палача? Маньяка? Доносчика? ХХ век создал такую реальность, перед которой литература пасует – надо быть Шаламовым, чтобы с ней справиться, и то он по преимуществу документалист, почти не выдумывает. Алесь Адамович был совершенно прав: когда пишешь о сожженных белорусских деревнях или блокаде Ленинграда, вымысел оскорбителен, авторские эмоции излишни. Пусть говорит реальность – она страшнее всякой антиутопии. И та литературная техника, в которой выполнены лучшие книги Адамовича и Алексиевич, – не только самый большой вклад белорусов в мировую культуру, но и единственно возможный ответ этой самой культуры на вызовы ХХ веке. Алексиевич – не единственная в мире документалистка. Но та иррациональность, которую она описала в последней по времени книжке «Время секонд-хэнд», – сегодня наиболее актуальна. Состоит она в том, что людям сказали всю правду, они все понимают – а все равно предпочитают рабство, агрессию и самоотравление, водкой ли, пропагандой ли. Это необъяснимо, ибо говорит о недостаточности правды и насущной потребности нового шока, о котором население и думать боится. Но добровольное рабство в изображении Алексиевич производит не меньшее впечатление, чем банальность зла в изложении Арендт.

Впрочем, это все теоретические разговоры о природе жанров, об эволюции повествовательных техник – они в России, увы, мало кому интересны. Тут сейчас гораздо больше любят поговорить про русофобию, и награждение российского писателя вместо законной гордости – которую испытала максимум четверть литературного сообщества, – вызвало очередную истерику. Хотя вот вам, казалось бы, мощнейшее орудие против любой русофобии – первое место во всемирном чемпионате по литературе присуждено уроженке СССР, лауреату премии Ленинского комсомола, женщине, пишущей по-русски! Это же триумф вашей литературы, того самого русского мира, о котором столько разговоров! Но оба слова в этом словосочетании, выходит, – ложь: не мир им нужен (но и не меч, а подвешенное состояние вечной плаксивой агрессивности). А «русское» их вообще не волнует, потому что русскими они признают только тех, кто хочет и умеет быть хуже всех, переиграть Обаму, переиродить Ирода, превзойти в цинизме и наглости всех соседей. Это и есть русофобия, если на то пошло.

Вообще у нас умеют гордиться только достижениями спортсменов, да побрутальнее; злобу вызывает даже балет, даже космонавты – чего они там крутятся за бешеные деньги, их бы в цех! («Офицерами, чьих не осознать получек», назвал их именно Бродский – великолепный хроникер отечественного обывательского сознания). Еще Тэффи заметила: «Если кто-то из русских привлек к себе общее внимание – так я этого кого-то не поздравляю». В самом деле, гордость за своих, за пресловутых «наших» у нас возможна только тогда, когда они наступают, причем успешно, то есть уничтожают или по крайней мере унижают чужих. Радоваться триумфам отечественной промышленности нам и так не приходится, а любое свое научное достижение мы преподносим таким тоном – «Видали?!», – что разделить нашу радость совсем не хочется. Наконец, вместо того, чтобы порадоваться удаче отечественного кино или родной литературы, мы начинаем проверять лауреатов на этническую и идеологическую чистоту. Качество продукта при этом уже неважно – важно, что художник потрафил проклятому Западу, в надежде на его гранты и прочие подачки прогнулся перед заокеанскими воротилами! В этих условиях всерьез обсуждать проколы Звягинцева и уровень прозы Алексиевич в принципе невозможно: в такой стилистике не спорят – в ней можно только бить и давать сдачи.

Мы снова – в который раз – встречаем свой триумф громким негодованием, взаимными счетами, клеветой и оскорблениями в адрес тех, кто нас – нас, а не только Алексиевич! – наградил. Что за удивительный народ – зависть это, что ли? Нет, боюсь, это то самое, о чем предупреждал Борис Гребенщиков: «Мне нож по сердцу там, где хорошо». Мы не можем вынести, чтобы кому-то было хорошо. Уверяю вас, если бы Нобеля дали Проханову, визжали бы точно так же. Нас никакая награда не примирит.

Какая художественная литература это опишет? Да всем мировым мастерам антиутопий и социальной сатиры не выдумать такого народа.