Германия обетованная

Три года назад я стал свидетелем одной дискуссии: можно ли гордиться тем, что ты немец? Макс и Зандила участвовали тогда в школьном проекте по переустройству одного мемориального комплекса. Максу тема давалась непросто: такая абстрактная категория едва ли может стать почвой для индивидуального чувства. Зандила, дочь немки и южноафриканца, рассудила иначе: „Разумеется, я горжусь тем, что я немка! Равно как и тем, что я южноафриканка! Наши две страны оставили позади чудовищную историю расизма и апартеида, и я этим не могу не гордиться!“

Я подумал тогда: Германия, что с тобой происходит? Раньше мне как человеку, который долго исследовал холокост и историю преодоления его последствий, казалось невозможным гордиться своей национальной принадлежностью. Да, во время ЧМ-2006 у меня вызывали улыбку заявления немецких левых о том, что размахивать немецкими флажками зазорно. Но сделать такое признание, как Зандила, я все же был не готов.

Философ Герман Люббе очень метко назвал такую позицию «гордостью грешника». Это причудливая форма негативной самоидентичности, которая в мрачной тени прошлого не позволяет увидеть в себе что-то хорошее и комфортно чувствует себя в таком раздавленном состоянии. «Гордые грешники» начинают протестовать, когда друзья из других стран положительно отзываются о Германии с ее культурой памяти, отсутствием правопопулистской партии и даже планами отказаться от ядерной энергетики. Пользуясь термином историка Дэна Дайнера, это своего рода контрафобическая реакция: люди не хотят идентифицировать себя со страной, над которой довлеет такое бремя исторической вины.

В контрастном свете историко-политических декораций мы не замечали, как менялся в последние двадцать лет взгляд на Германию извне, и насколько головокружительные перемены происходили в самой стране. Сегодня ни один самый реакционный политик из ХСС не примет участия в ток-шоу о беженцах, заранее подробно не объяснив, что он полностью поддерживает право на убежище и не является противником иммиграции. Об этом невозможно было помыслить всего несколько лет назад.

Не следует думать, будто это либерализация только на словах: тот, кто вырос в Германии в последние 20 лет, в силу присутствия выходцев из других стран среди одноклассников спокойно относится к „людям неместным“. Конечно, примерно двадцать процентов населения восприимчивы к правопопулистским тезисам, но в отличие от большинства других европейских стран, в ФРГ нет сколь-либо значимой партии, которая стала бы своей для этих людей.

Сегодня, вследствие колоссального наплыва беженцев, происходит нечто сенсационное. Германия стала желанной страной для людей со всего мира, страной, с которой они связывают надежды на правовые гарантии, свободу и личную безопасность. Самый большой комлимент для страны - когда люди пишут слово „Germany“ на руках и тянут их в камеры, когда в самых разных группах беженцев и желающих эмигрировать распространилось убеждение, что именно в Германии стоит жить и работать.

Такой желанной страной свободы с первой половины XIX века оставалась Северная Америка; США утратили эту роль, начиная с правления Джорджа Буша-старшего. Экономически привлекательными, наряду с Германией, стали за эти годы и многие другие страны. Но, как ни парадоксально, страна, породившая самое страшное преступление XX века, из которой людям приходилось бежать от расизма и политических преследований, сегодня получает ореол свободы и верности принципу верховенства права, утраченный США.

Где еще можно увидеть такой неожиданный всплеск участия гражданского общества в судьбе беженцев? Или разве в Германии когда-либо существовало настолько решительно настроенное антирасистское большинство? Когда еще имел место феномен, когда готовность помогать по мере нарастания необозримости проблем усиливалась, а не ослабевала? В какой другой стране бесчеловечные «набеги» на приюты для беженцев приводят к тем большей волне солидарности с жертвами?

Конечно, меня тревожит, когда в связи с нынешним кризисом евро говорят с одной стороны о возврате к холодной войне, а с другой – о ведущей роли Германии при разрешении конфликтов. Думается, было бы уместно сказать: нет, спасибо, в силу своей исторической осведомленности мы предпочтем воздержаться от ведущей роли и даже готовы оказать консультативную поддержку нашему президенту в этом вопросе. Но разве не странно, когда, в силу выраженного исторического сознания, мы перестаем замечать, что как бы в тылу сформировались совсем другие источники для общественной идентичности, отличные от экономической мощи и внешнеполитического лидерства?

То, что ЕС не хочет договориться о какой-то единой политике в отношении беженцев - большая проблема. И необходимо срочно обеспечить наличие безопасных путей, которыми смогут пользоваться беженцы. Невозможно мириться с тем, что люди, которые оставили все, чтобы спасти свою жизнь, подвергаются все новым и новым опасностям. Но именно здесь, в своей абсолютно добровольной готовности их принять, Германия, неожиданно для многих, выступает в роли лидера, устанавливающего планку для других.

Когда я вижу, что большинство населения и большинство политиков демонстрируют беспрецедентную солидарность, тем самым давая другим надежду обрести новую родину, это исполняет меня глубоким чувством социальной безопасности и сопричастности. Это чувство сопричастности отнюдь не исключает критику. Но можно только гордиться, когда твоя страна в столь важный момент сокращает дистанцию между ценностями и действиями, как никогда за всю свою послевоенную историю. Именно эту позицию и следует занимать ФРГ в Европе и вообще в мире: позицию общества, которое, несмотря на все свои политические и экономические обязательства, готово постоять за свои исторически обоснованные ценности. Именно это, и отнюдь не только экономические шансы, делает ту или иную страну желанной, такой, в которой многим хотелось бы жить. Что может быть более высоким признанием столь неожиданных итогов процесса продолжительностью в 70 лет?