19 марта 2024
USD 91.98 +0.11 EUR 100.24 +0.27
  1. Главная страница
  2. Статья
  3. Отголосок прекрасной эпохи
Политика

Отголосок прекрасной эпохи

«Если мы хотим стабильности вокруг своих границ, нужно сохранять убедительную перспективу вступления для Западных Балкан», – заявил минувшей осенью председатель Еврокомиссии Жан-Клод Юнкер. Спустя полгода была опубликована стратегия присоединения к Европейскому союзу пяти стран балканского региона. Расширение ЕС планируется осуществить через пять–семь лет.

Это будет одновременно и последняя глава в повести об успехах европейской интеграции, и посмертная конвульсия этого проекта. По крайней мере, в том виде, в котором мы его знаем последние 27 лет. Евросоюз – в международно-политическом отношении детище конца холодной войны – сохранить в прежнем виде уже не получится. И от того, в какую сторону и насколько глубоко он изменится, зависит и будущее его лидеров, и положение наиболее слабых и зависимых участников.

Анонсированная возможность присоединения к ЕС в середине следующего десятилетия Албании, Боснии и Герцеговины, Македонии, Сербии и Черногории у наблюдателей вызвала скепсис. За последние годы ничто в политическом бытии Евросоюза не говорило в пользу оправданности таких решений. Сейчас Европа переживает, наверное, самый сложный период своей послевоенной истории. Нынешний кризис тем более трагичен, что он последовал, как это часто бывает, за эпохой небывалого расцвета самого Евросоюза как международного игрока и интеграции как таковой.

Автору этих строк посчастливилось провести 1996–1997 годы в колыбели европейской бюрократии – Колледже Европы в Брюгге, который с 1949‑го исправно и в больших количествах поставляет для институтов интеграции и участвующих в ней государств специалистов высочайшего уровня. Это были времена фантастического оптимизма. Холодная война закончилась, Советский Союз совершил нежданный суицид, Россия лежала в руинах и смиренно внимала советам европейских консультантов. Страны Восточной Европы выстраивались в очередь на переговоры о вступлении в ЕС. По бывшим советским владениям в Польше или Прибалтике даже самый мелкий чиновник из Брюсселя проходил совершенно как хозяин. Уже к середине 1990‑х страны Евросоюза решили резко усилить позиции объединения на международной арене. И первым, самым масштабным проектом ЕС как относительно единой силы стало освоение наследства, оставшегося после краха СССР. Вторым проектом стало введение сначала в безналичный, а затем и в наличный оборот единой валюты – евро.

Однако довольно скоро стали очевидны и ограничители, а также пороки его внешней политики, вмонтированные в саму природу Евросоюза. В первую очередь то, что единственным по-настоящему эффективным инструментом этой политики является расширение. То есть физическое присоединение страны-адресата к ЕС в более или менее близкой исторической перспективе. Это неудивительно. Европейская интеграция задумывалась как политический проект. Для того чтобы не допустить новую войну между Германией и Францией, а также обеспечить целостность лагеря союзников США в Западной Европе. Экономические и правовые инструменты подверстывались по ходу дела. Хотя именно они принесли миру выдающиеся практики и навыки интеграции и разрешения проблем в межгосударственных отношениях не через силу, а через закон.

Таким образом получалось, что новые страны присоединялись к ЕС либо для решения политических задач государств, уже состоящих в этом объединении (здесь решения принимал тандем Берлин–Париж), либо их могущественного партнера за океаном. Как это было, например, с Великобританией. Падение военной диктатуры в Греции поставило вопрос о ее инкорпорации в важнейший политико-экономический институт в Европе во второй половине 1970‑х, как это уже в следующем десятилетии произошло с Испанией и Португалией, также завершившими авторитарные периоды своей истории. Исчезновение СССР с европейской военно-политической карты позволило в начале 1990‑х втянуть в ЕС пограничные и нейтральные Австрию, Швецию и Финляндию. В 2000‑е годы все повторилось с 12 странами Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) и Балтии, а также примкнувшими к ним мальтийцами и киприотами. Последних прибрали просто «за компанию» и как передовые посты на все более тревожном Средиземноморье. Исключением стали маленькие и беспроблемные Норвегия и Швейцария, которые просто молча принимают все правовые нормы ЕС и счастливо живут с этим.

В тех случаях, когда политические проблемы возникали, а таков случай всех остальных стран на Востоке, партнеров приходилось принимать в семью. Именно вступление новых государств в ЕС становилось гарантией хороших с ними отношений. Нельзя сказать, что европейские политики и эксперты не понимали убожество и ограниченность этой практики. Тем более что с 1961 года у ЕС был, в сущности, успешный опыт бесконечного держания в «предбаннике» такой крупной страны, как Турция. Но даже с ней приходилось вести бесконечные переговоры о вступлении, хотя никто, повторю, никто в Западной Европе серьезно к перспективе членства Анкары в ЕС не относился. Для этого не было и нет никаких цивилизационных предпосылок. Поэтому, кстати, жесткая и непредсказуемая политика президента Эрдогана стала для европейского истеблишмента настоящим подарком. Таможенный союз, фактически общий рынок, с Европой турецкий лидер сворачивать не намерен. А то, что Эрдоган стремительно и успешно строит персоналистский режим для Брюсселя, даже хорошо, поскольку избавляет его от необходимости вести пустые разговоры о перспективах европейской интеграции Турции.

К началу 2000‑х потенциал расширения оказался физически исчерпан – Евросоюз в перспективе 4–7 лет выходил на границу зоны, которая еще более-менее удерживалась Россией. Тех, кто не вступил в ЕС за пределами этой зоны – те самые Западные Балканы, – основательно разорили и поставили под внешнее управление. Их, как консервы, европейцы отложили «про запас». Европе нужно было одновременно пытаться и дальше «отжимать» у России зоны влияния, но делать это на новых принципах, без формального принятия восточных соседей в союз. Попыткой изменить практику «хорошее поведение в обмен на вступление» стало создание в 2003‑м т. н. политики «соседства». Эта форма отношений предполагала, что страны периферии будут себя хорошо вести не из-за надежды на то, что однажды их пригласят сесть за «взрослый стол», а просто ради счастливой возможности открыть свой рынок для высококачественных европейских товаров. При этом подразумевалось, что младшие «соседи» должны ужать свои экономики до масштабов нескольких производств, а их граждане – стать дешевой и бесправной рабочей силой для зажиточных государств ЕС.

Risto Bozovic⁄AP⁄TASS
©Risto Bozovic⁄AP⁄TASS

Политическую суть этой концепции элегантно сформулировал в 2004 году тогдашний глава Еврокомиссии, видный итальянский мыслитель Романо Проди – Европа стремится создать кольцо друзей. Уточнять, кто же будет властелином этого кольца, он деликатно не стал. К слову, стать частью «кольца всевластия» предлагалось и нам. И эта идея находила в Москве понимание. Даже сейчас в экспертных кругах встречаются сумасшедшие, рассуждающие о том, что Россия в идеале должна стать «Мексикой Европейского союза». А уж 15 лет назад от желающих прислониться к Европе, не важно, на каких правах, вообще отбоя не было.

В целом стратегия соседства оправдала себя лишь в отношении совсем уж изнасилованной своими элитами и олигархами Молдавии и сорвавшей в 2014‑м тормоза Украины. Однако если политиканы в Кишиневе смирились с тем, что путь в Евросоюз для них открыт только через поглощение Молдавии Румынией, то Киев свое последнее слово еще не сказал. В каком бы печальном состоянии ни пребывало украинское государство сейчас, его политические элиты не перестают толковать о вступлении в европейскую семью народов. Иначе говоря, амбициозная внешнеполитическая стратегия Брюсселя по созданию «соседства» не сработала, а ее результат экс-глава МИД Швеции Карл Бильдт пару лет назад емко охарактеризовал автору этих строк как «кольцо огня».

Сейчас Евросоюзу приходится возвращаться к старой практике прямого контроля над территорией ради обеспечения ее лояльности. Настала пора взяться за консервы. Но работать с ними Брюсселю приходится в принципиально новых условиях, как внешних, так и внутренних. Вдруг возникшее стремление принять в ЕС несколько, прямо скажем, не самых благополучных и продвинутых стран связано с несколькими факторами. Кардинально изменился контекст – европейская периферия уже не представляет собой поле безраздельного господства Евросоюза. Это господство стало результатом развала СССР и стремления правящих элит Восточной Европы найти свое место в политических организациях победителей. Они его нашли. Но, за мелкими исключениями, это не принесло большинству стран европейского востока и юга серьезных дивидендов. А если и принесло, то кто сказал, что односторонняя зависимость от Германии и Франции – это хорошо?

Тем временем на горизонте появился Китай с его амбициями и, главное, деньгами.

Признаки того, что дело идет к плохому, появились в 2012 году. Тогда, еще до формулирования стратегии «Один пояс и один путь», Китай инициировал формат 16 + 1, где «единицей» был он сам, а «шестнадцатью» – группа государств Восточной Европы и Балкан. При этом предложить китайцам свою версию сопряжения проектов, как это сделала в 2015‑м Россия и ее партнеры по Евразийскому экономическому союзу, у Брюсселя и Берлина ума не хватило. А может, и наоборот, их подвели излишняя самоуверенность и презрительное отношение к китайцам с их инвестиционными идеями и громкими словами о всеобщем процветании. Сказалась на адекватности «старой» Европы и бюрократическая инерция, и увлеченность собственными проблемами (на 2012‑й пришелся пик греческого долгового кризиса). До поры до времени китайскую активность у себя на заднем дворе европейцы не замечали. В отдельных случаях даже приветствовали, рассчитывая, что КНР потеснит в Белоруссии и на Украине Россию.

Однако сегодня европейские политики уже совсем иначе относятся к активности китайцев у себя в подбрюшье. Выступая на конференции по международной безопасности в Мюнхене – главном смотре интеллектуальных сил Запада, – глава германского МИД Зигмар Габриэль криком кричал о том, что КНР наступает в Восточной Европе и на Балканах. Понять его нетрудно – даже если китайские товарищи и не стремятся подорвать сплоченность Европы, их заманчивые финансовые предложения неизбежно к этому приведут. Восточная Европа, как и Балканы, – необходимое и наиболее слабое пока звено в системе наземного транспорта, логистики и производственных цепочек, которые Пекин и Москва строят на евразийском континенте.

В Казахстане и России с транспортно-логистическими возможностями все уже относительно хорошо и становится лучше. С 2015‑го объем оборота грузовых контейнеров по направлению Китай – Казахстан – Россия растет минимум на 25% в год и к 2020‑му достигнет, по всем прогнозам, полумиллиона контейнеров. Но на западных границах Евразийского экономического союза эта махина сталкивается с допотопной железнодорожной сетью, которую в 1990‑е сами страны ЦВЕ еще и сознательно сворачивали, чтобы отгородиться от России. Сейчас китайские компании предлагают восточноевропейцам деньги, а государство – совместные Фонд инвестиционного сотрудничества и Межбанковскую ассоциацию Китая и стран ЦВЕ. Пока небольшие, пара-тройка миллиардов долларов. Но в перспективе более значительные.

При этом самая крупная страна Восточной Европы Польша привлекла в 20 раз меньше инвестиций из Китая, чем Германия (данные 2015 года). Но история только начинается. И разворачивается она в сложном для стран Западной Европы внутреннем контексте. Основатели европейской интеграции все менее уверенно контролируют ее пространство. Некоторые из них, такие как Италия, сами находятся в состоянии стресса (лишь 52% итальянцев считают себя гражданами не только своей страны, но и ЕС). Политически Германия одновременно нуждается в сохранении существующего объема экономических отношений с Россией и развитии континентальных мостов в Китай. Но при этом идти на уступки по Украине Берлин не готов, поскольку это направление – символ его способности консолидировать Европу хотя бы по одному важному внешнеполитическому вопросу. Не готова ФРГ (фактический лидер ЕС) ослабить контроль над восточноевропейскими и балканскими партнерами, которые, кстати говоря, и сейчас не являются 100% сателлитами Берлина. Ту же Польшу от полноценного сотрудничества с Россией в сфере транспорта удерживает не столько солидарность с Германией, сколько собственная русофобия. Франция единственная в Европе сохраняет способность оставаться глобальной державой и соответствующий образ мышления. Однако в вопросах контроля над «собственностью», добытой в борьбе у русских, она тоже очень консервативна.

С учетом внутренних проблем в ЕС китайская активность в ЦВЕ все сильнее тревожит Брюссель. Но гораздо большие опасения могли вызывать несколько балканских государств, зависших с 1999‑го в «лимбе» неопределенного геостратегического положения. Тем более что, как отмечают отдельные наблюдатели, несколько лет назад подозрительным образом в Сербии, Македонии, Черногории и православных районах Боснии оживились разговоры об исторических связях с Россией. Военно-политически эту проблему быстро купировали, затащив Черногорию в НАТО, проигнорировав мнение большинства ее населения. США, таким образом, сделали свою работу с помощью доступных им инструментов. В дело теперь должен включаться Европейский союз.

Балканы будут держать в нищете, но китайцев и русских туда не пустят. В параноидальном мозгу значительной части европейского истеблишмента КНР и Россия на Балканах – это нечто вроде НАТО и ЕС в Восточной Европе для российских политиков лет 15–20 тому назад. При этом два подступающих с Востока конкурента симпатизируют друг другу, и минимальная доля политической самостоятельности, которую могут принести китайские банки балканским странам, сразу повлечет политическое хеджирование в сторону России. Мы же не думаем, что это только в Москве многих беспокоит, как наши центральноазиатские союзники стремятся использовать китайские инвестиционные предложения для укрепления собственной экономической и политической многовекторности. Так же и в Западной Европе воспринимается покушение «чужаков» на зону своего влияния. Только, в отличие от Москвы, в европейских столицах такой взгляд на меньших по размерам союзников является доминирующим.

И, наконец, через 5–7 лет Евросоюз примет в свой состав слабые балканские государства еще и потому, что он действительно может себе это позволить. И экономика здесь совершенно ни при чем. У меня нет ни капли сомнения в том, что к середине следующего десятилетия «балканская пятерка» вступит в Европейский союз. Но это будет уже совсем другая Европа. Борьба с долговым кризисом зоны евро привела к формальному расслоению стран-членов по части прав. Не только Кипр или Греция, но и такие государства, как Испания, Италия или Португалия, не свободны полностью в определении и реализации своей экономической политики. Еще раньше, в ходе расширения 2000‑х гг., Болгария и Румыния были приняты в Евросоюз на правах, намного более урезанных, чем остальные страны ЦВЕ. Не говоря уже о старожилах интеграции в Западной Европе. Эта система, которую можно назвать в честь канцлера Германии Ангелы Меркель, либо рухнет, увлекая за собой и весь союз, либо трансформируется в формализованную уже конституционно «Европу разных скоростей». Темпы интеграции в такой Европе будут соотноситься с реальными возможностями стран. Но и объем прав, приобретаемых при вступлении или распределяемых после него, будет разным. Албания, Босния и Герцеговина, Македония, Сербия и Черногория, да хоть Украина с Грузией, если доживут, запросто смогут стать членами такого Европейского союза. Но это членство будет совершенно не похоже на то, к чему стремились оптимистичные восточноевропейцы после конца холодной войны.

Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «Профиль».

Реклама
Реклама
Реклама