29 марта 2024
USD 92.26 -0.33 EUR 99.71 -0.56
  1. Главная страница
  2. Статья
  3. В поисках своего героя
Главное

В поисках своего героя

Дина Рубина: «Милосердие и горечь — две самые важные краски в литературе»

Журнал «Профиль» совместно с Федеральным агентством по печати и массовым коммуникациям и Российским книжным союзом продолжает проект «Книги моей жизни». Известные люди — артисты, художники, журналисты — составляют список из десяти литературных произведений, которые в наибольшей степени на них повлияли, вспоминают, как начинали читать. На страницах «Профиля» в рамках проекта уже выступили тележурналист Владимир Познер, художник Юрий Купер, певица Диана Арбенина, политик и издатель Ирина Прохорова, критик и литературовед Александр Генис, публицист Виктор Шендерович. Сегодня о книгах, повлиявших на становление ее личности, рассказывает писатель Дина Рубина.

ПРОФИЛЬ: Первая книга в списке совершенно «мальчиковая»: мустанги, следопыты, плантаторы, прерии...

Рубина: Хочу оговориться: это первое, что пришло в голову. И нет желания менять, потому что, если именно это пришло в голову, значит, на ту минуту так оно и было нужно. Очень много читала лет до восемнадцати. Огромное количество книг. Поглотила чуть ли не всю мировую литературу, не переварив ее тогдашними своими мозгами. Сейчас сталкиваюсь с ужасным фактом: иногда вдруг обнаруживаю, что ни черта не помню из Бальзака, например, хотя прочитала всего его. А вот содержание «Всадника без головы» отлично помню, хотя специально не перечитываю. Чтобы не разочароваться. Эта книга дала то, что мне в тот момент было необходимо. Там есть главное — романтический герой, по образу которого впоследствии были созданы некоторые мои персонажи. И у меня навсегда осталась тоска по такому герою. Вообще в русской литературе настоящих романтических героев — раз-два и обчелся... Так вот, «Всадник без головы» — романтический герой, романтическая любовь, без слюней. Исключительно жесткие ситуации, в которых герой исключительно по-мужски себя ведет. Мустангер Морис Джеральд — образ, который согревал меня на протяжении всего подросткового периода. Кроме того, это был подсознательно, подспудно какой-то очень хороший, правильный урок для писателя. Я ведь пишу чуть ли не со средней группы детского сада. Писала всегда, сколько себя помню. Так вот, благодаря «Всаднику» я поняла очень важную штуку: внимание читателя необходимо держать в кулаке, чтобы иметь возможность попутно высказаться в тексте по любому поводу. Как это делается? К примеру, отрезаешь голову одному из героев, которого не очень жалко, сажаешь на лошадь и пускаешь его скакать по прерии. Внимание потрясенного, завороженного, испуганного читателя в полной твоей власти, и всадник без головы так и будет скакать по прерии, пока не разрешатся все любовные, психологические и даже политические линии романа. Я прочла эту книгу лет в восемь — очень правильный возраст. Потому что, например, книги Александра Грина я прочитала лет в тринадцать-четырнадцать, и даже «Бегущая по волнам» мне показалась ерундой. А надо было читать ее на пару лет раньше.

ПРОФИЛЬ: У нас дальше «весь Конан Дойль».

Рубина: «Затерянный мир», «Марракотова бездна» — великолепные книги, завораживающие! Недавно перечитывала — очень хорошо, очень крепко сработано. Кроме того, Конан Дойль создал уникальный образ Шерлока Холмса! А доктор Ватсон? Замечательный урок для писателя, как создается вспомогательная фигура, которая позволяет герою высказаться по всем темам, продемонстрировать свой характер, свои мысли, свои принципы, свои чудачества. Создав тандем, Конан Дойль совершил «детективную революцию». Ужасно люблю Конан Дойля. В детстве мы с друзьями переписывались азбукой пляшущих человечков…

ПРОФИЛЬ: «Дорога уходит в даль...» — книга для подростков, которая сегодня вроде и не на слуху... Почему она?

Рубина: Очень нежная, ироничная, я бы сказала, пылкая книга для юношества. Там покоряет обаятельная домашняя атмосфера. Вообще-то это роман взросления, восторженного принятия революции, борьбы за справедливость. Кроме того, это ведь история реальной семьи. В детстве мне было почему-то очень важно, чтобы «взаправду». Помните, у Набокова читатель, как ребенок, спрашивает: «А это правда было?» Многим читателям кажется, что ценность образа придуманного гораздо ниже, чем того, что перенесен на бумагу из жизни.

ПРОФИЛЬ: Ну что же, перейдем к «взрослым» писателям. Тут кто-нибудь руководил вашим чтением?

Рубина: Никто. В доме стояли собрания сочинений — Толстой, Тургенев, Горький, Чехов... Первым был Чехов, причем начиная с писем.

ПРОФИЛЬ: Почему с писем?

Рубина: Дело в том, что Чехов стоял достаточно близко, на третьей полке книжного шкафа. Дотянуться и легко снять можно было последние тома — 11-й и 12-й. В них как раз были письма. И там я сразу же наткнулась на письмо к Лике Мизиновой: «Кукуруза души моей! Завидую вашим старым сапогам, которые ежедневно видят Вас». Все. Я попала, запала… Сначала читала только письма к Лике, они самые забавные. Потом письма к Левитану — «крокодил-Левитан». Дальше меня просто затянуло… Так и держит в своей власти интонация писателя. Это невероятная школа порядочности, ума, сдержанности, человеческого достоинства. И в итоге — великолепного писательского стиля. За фасадом просто писем кроется пронзительное «Мисюсь, где ты?», поразительное умение переключить регистр с одной тональности на другую... В 9-м классе я устраивала чтения рассказов Чехова. Читала наизусть, в то время была бешеная память. Но дело не в этом. Дело в том, что Чехов — неисчерпаемый кладезь. Он и сейчас неисчерпаем для меня. Я все время его читаю. Особенно когда мне очень плохо…

ПРОФИЛЬ: Что чаще?

Рубина: «Черного монаха». Великолепный рассказ «Невеста», его почему-то мало кто знает и вспоминает: «…в телеграмме сообщалось, что вчера утром в Саратове от чахотки скончался Александр Тимофеевич, или попросту Саша». Слышите, какая удивительная музыка во фразе. Музыка, в которую перелилась личность. Редко у кого из писателей так получается. Часто в произведение переходит, точнее, обязательно переходит личность писателя, но не на уровне интонаций. На уровне идей, мыслей, на уровне какой-то энергии повествования. А тут короткая фраза, в которой ты слышишь голос, просто авторский голос.

ПРОФИЛЬ: Когда добрались до Бунина?

Рубина: Бунин — уже взрослое увлечение. Читала и в юности, конечно, но позже пришло четкое понимание, что имеешь дело с потрясающим стилистом. Эта его отстраненность от героев, великолепный русский язык: суховатый, великолепный, сдержанный русский язык. Истинное мастерство составления слов… Бунин — восхищение и понимание того, что это мастерство.

ПРОФИЛЬ: Проза и стихи Цветаевой. Для женщины-поэта возможен женский род?

Рубина: Она не женщина. Ни в прозе, ни в стихах. Амазонка, наездница. Знаете, женщины-наездницы не бывают со слабыми руками. Все делается твердой рукой. Строка. Знаки в строке. Что тоже очень важно… Прочитайте ее эссе, одни эти стремительные тире, которыми она пересыпает, ведет, как бы уходит по строке вперед и дальше… Какая-то совершенно невероятная, порывистая, ветряная интонация. Цветаева — это могучий ветер во всех строках, совершенное бесстрашие стиля, бесстрашие мысли, открытость небу. Это открытая грудь — как грудь моряка, которая готова принять любые брызги шторма, любой девятый вал. Цветаева — это бесстрашие. Это стилистическое бесстрашие, бесстрашие умственное, бесстрашие судьбы. Это вообще моя героиня — Цветаева.

ПРОФИЛЬ: После Цветаевой — Мандельштам.

Рубина: Это не после, это вместе. С одной только разницей — Мандельштама сейчас перечитываю гораздо чаще. Проза Мандельштама мне гораздо ближе, чем проза Цветаевой. Его проза — как чистый горный воздух.

ПРОФИЛЬ: Теперь у нас начинается американский период.

Рубина: Класс 9-й — как раз возраст Холдена, героя «Над пропастью во ржи». Было безрассудное погружение в образ этого мальчика, полное олицетворение себя с ним.

ПРОФИЛЬ: Снова романтика.

Рубина: Я вообще романтик. Сэлинджер и другие американцы оказали на меня огромное влияние, чего нельзя сказать ни о французах, ни об англичанах. Немцы вообще в стороне. Итальянцы никогда не были интересны, хотя саму Италию — искусство, страну — обожаю! Данте — да, но только Данте. Никакого Умберто Эко! А вот у Сэлинджера принимаю все! Пронзительные человеческие чувства, глубоко спрятанные, которые редко выходят на поверхность. А еще Стейнбек с его неподражаемым юмором. «Консервный ряд», «Квартал Тортилья-флэт» люблю и ценю пронзительное обаяние его прозы, умение передать чувство свободы человеческой личности. Там все герои маргиналы, абсолютные грешники, и в то же время ощущается просоленная, морская свобода — свобода выбора образа жизни, подлинного человеколюбия, милосердия. Текст пронизан милосердием и горечью. А для меня эти два качества — милосердие и горечь, — эти две краски самые важные в литературе.

ПРОФИЛЬ: Борхес — весь?

Рубина: Весь! Интеллектуализм чистой воды.

ПРОФИЛЬ: Чем отличается от Эко?

Рубина: Эко — играющий культуролог. Борхес — писатель, каждая его фраза прозрачная, ясная, я бы даже сказала, скудно простая. Это высший класс. Борхес меня никогда не раздражает, в отличие от Гарсиа Маркеса, например. Он просто рассказывает: такой-то был убит в харчевне ударом ножа в шею, и на следующий день его родственники, забрав его тело… и так далее… Одна история, вторая, третья — и ты понимаешь, что вырастает отстраненный, погруженный сам в себя мир. Погружаться в этот мир мне иногда необходимо, когда утомляюсь романтической пеной.

ПРОФИЛЬ: Какие ощущения от Набокова?

Рубина: О, это огромная область моей жизни! Интересен практически весь, за исключением последнего романа «Ада», который я не смогла осилить. Ну и к «Лолите» отношусь довольно спокойно. Для меня Набоков — это одна магма какая-то, масса. Набоков — абсолютный гений стиля, абсолютный гений владения фразой. И великий мистификатор. Это человек с пронзительным ощущением боли, который выдавал себя за эстета — высокомерного, холодного, раздражительного.

ПРОФИЛЬ: Выдавал?

Рубина: По нескольким фразам могу доказать, что их автором не может быть высокомерный эстет. «Дар», «Другие берега», «Пнин», «Защита Лужина» — все пронизаны болью. В рассказе «Знаки и символы» она становится нестерпимой. Или он описывает самоубийство: кто-то прыгнул в окно. И вдруг, когда уже все кончено, герой перешел в другую область света, последняя фраза: «И знаешь, сынок, это совсем не трудно». Кто, откуда это говорит? Кто сынок? Почему это сказано? Что это такое? Ангел с неба? И ты, читатель, остаешься потрясенный. Есть одно его письмо, ответ на сообщение, что двоюродный брат жены Набокова, Веры, погиб в концентрационном лагере. И Набоков со свойственным ему полным отсутствием толерантности, про которую сейчас так любят говорить, пишет что-то такое: ваше известие о гибели Володи, возможно, каким-то образом повлияло бы на мое отношение к немцам, к Германии. Но поскольку ненавидеть их больше, чем ненавижу я, невозможно, то это трагическое известие… и так далее. Даже в лекциях о литературе он позволял себе подобные высказывания: «Страна, где бы ты желал уничтожения всего, вплоть до последней маргаритки…» Понимаете? Какие это мощные чувства! Какой же он холодный, если умел так чувствовать! Поэтому Набоков — очень близкий мне писатель, несмотря на то, что у нас с ним разное все. Когда работаю, когда подхожу к этапу отделывания стиля, непременно читаю Набокова. Это мой камертон.

ПРОФИЛЬ: Фамилия Даррелл у большинства ассоциируется с «Зоопарком в моем багаже» и прочими зверюшками.

Рубина: Лоренс Даррелл был знаменитым писателем. Куда более знаменитым, чем его младший брат! Во времена гонений на Пастернака в Советском Союзе советские издательства ко всем знаменитым зарубежным писателям обращались с просьбой о покупке прав на переводы. Естественно, обратились и к Лоренсу Дарреллу. Он ответил, что никогда не даст права переводить свои вещи там, где так травят художника. И поплатился: мы его не издавали, не переводили, и целые поколения выросли без книг Даррелла. И только лет двадцать назад издали «Александрийский квартет», который великолепен. Он восхитительно построен, ни на что не похож.

ПРОФИЛЬ: А новое что-нибудь читаете?

Рубина: Я не читаю современную литературу. В моем возрасте надо уже перечитывать, а не читать. Как говорила Рената Муха, если три года подряд читать одну и ту же книгу, вырабатывается чувство стиля.

СПРАВКА

Книги моей жизни:

1. Майн Рид «Всадник без головы».
2. Александра Бруштейн «Дорога уходит в даль...».
3. Артур Конан Дойль — все произведения.
4. Письма и проза Антона Чехова.
6. Рассказы Ивана Бунина.
7. Проза и стихи Марины Цветаевой.
8. Проза и стихи Осипа Мандельштама.
9. Джером Д. Сэлинджер «Над пропастью во ржи».
10. Джон Стейнбек «Консервный ряд».
11. Уильям Фолкнер «Свет в августе».
12. Хорхе Луис Борхес — все произведения.
13. Владимир Набоков — все произведения, исключая поэзию.
14. Лоренс Даррелл «Александрийский квартет».

Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «Профиль».

Реклама
Реклама
Реклама