Архивная публикация 2006 года: "Фабрика нового гуманизма"
Американский прозаик Донна Тартт пока не известна в России. Жаль: она — современный классик, то есть человек, который понимает, что современный человек снова попал в большую переделку, и умеет об этом отлично написать.История не для Византии
В России Тартт не повезло с самого начала. Ее дебютный роман «Тайная история» (The Secret History) был впервые издан в 1992 году, когда российские издатели обходились без свежих переводных интеллектуальных бестселлеров. К тому же у людей, читающих на кириллице, история о том, что наследие Древней Греции опасно для жизни, может вызвать только улыбку: ну, может быть, для потомков пуритан и иконоборцев эллинская красота действительно, как для героини Раневской, «страшная сила». Но в России с ней отношения короткие: и «наш язык является ныне единственным из новых языков по глубине впечатления... эллинской «грамоты» (Вячеслав Иванов), и женщины одеты с византийской прихотливостью, и люди в телевизоре повторяют за Достоевским, что «красота спасет мир». В общем, судьба первого романа Тартт, переведенного на 23 языка, здесь пока не сложилась.
С иронией относясь к пристрастным перекосам «Тайной истории», нельзя тем не менее не увидеть, что в ней есть реальная красота. Автор создала оригинальный «визуальный» стиль. Она подумала, что значит быть писателем в эпоху образов. Недавно, беседуя с редактором электронного литературного журнала Identity Theory Робертом Бирнбаумом, Тартт рассуждала так: «Невозможно быть романистом в XXI веке и не испытывать влияния средств коммуникации, не испытывать влияния кино; мы все — создания с огромным, развитым визуальным кортексом. Для нас видеть — значит верить... Этот процесс идет с самого начала XX века. Среди живущих сейчас нет никого, кто не был бы буквально затоплен имиджами. Это по необходимости делает письмо более красочным, и это не обязательно плохо. Так, Набоков испытывал воздействие кино, и он говорит об этом. Он очень часто пользуется визуальными каламбурами в своих произведениях».
Текст стал картиной
В 2002 году в Америке вышел второй роман Тартт, «Маленький друг» (The Little Friend), — 600-страничный детектив, ставший бестселлером по обе стороны Атлантики. Российские издатели вновь не увидели в нем «русского бестселлера». Странно. Роман — и достижение современной нарративной техники, и, что важнее, попытка нового видения человека.
В «Маленьком друге» стиль Тартт достиг расцвета. Он заслуживает названия фрескового, столь он ярок и детален. Слова исчезают, появляется созданная ими реальность. Вот День матери, 1964 год, 9-летнего Робина ищут, чтобы позвать к воскресному обеду, и находят повешенным во дворе дома. Вот летом 1976 года его сестра, 12-летняя Хэрриет, томится в сонном городе Александрия и решает найти и покарать преступника.
В одной из главных сцен книги Тартт делает очевидным свой прием — превращать текст в картину: человек, одержимый внутренней бурей, только что убивший своего брата, стоит посреди поля, но наблюдателю он кажется лишь частью пасторальной картины маслом. Видимое отвоевывает позиции у переживаемого, внешнее — у внутреннего, когда-то главного пространства романа.
При этом Тартт не отрекается от внутреннего, не пишет безгеройных книг; напротив, она говорит: «Одна из самых интересных для меня вещей — развитие характеров и их взаимодействие во времени». Но описываемые ею герои, их личности, парадоксально, не столь масштабны, впечатляющи, как физика и пластика, в которую они облечены, как ситуации, в которые они попали. Тартт говорит о любви к «прояснению характеров», о своих романах как о произведениях, основанных на движении героев.
Поправляя Фолкнера
Это не просто слова — это неброские «водяные знаки» гуманистической школы, однако простое сравнение ее текста с любым романом ее земляка Уильяма Фолкнера, прямо декларировавшего свою принадлежность к «школе гуманизма», дает представление о том, как изменился сам гуманизм за неполные 100 лет. Изменение особенно заметно в сопоставлении произведений, близких благодаря общности места действия (придуманный город в штате Миссисипи), языка (американский английский, со множеством диалектных слов) и тем (человек в столкновении со злом).
Тартт пишет странный детектив: преступника не находят в финале. Даже не именуют. Ответ на читательское разочарование — в словах любимой тетки Хэрриет, Либби: «В мире есть неисчислимое множество вещей, которых мы не понимаем, дорогая, и есть скрытые связи между вещами, которые совершенно не кажутся связанными». Хэрриет спрашивает у Либби: «Ты думаешь, дьявол убил Робина? Или призрак?» — но Либби уходит от ответа.
Ответ на упреки в нестандартном финале, который дала Тартт, достоин хорошего мастерового: «Я хотела закончить в достаточно неопределенном месте... Не думаю, что дело писателя сейчас — «чисто» связать историю и принести в коробочке... В этом слишком много от телевидения и кино, повествования именно такого рода окружают нас со всех сторон. Сейчас дело писателя — работать на грани повествования и других родов опыта, это так же логично и законно, хотя не так стилизованно ритуализировано, как приемы, к которым мы привыкли за многие, многие годы».
Эпиграф к роману — цитата из «Сумм» Фомы Аквинского — дает намек на то, что знание имени убийцы, желательное и Хэрриет, и читателю, может быть менее важным, нежели то, что Хэрриет узнала о мире и себе в ходе этого расследования: «Самое незначительное знание о предметах высшего порядка предпочтительнее самого определенного ведения менее важных вещей».
Любопытно, что в фолкнеровском романе «Осквернитель праха» 16-летний Чарльз Мэллисон тоже делает сверхусилие ради спасения от линчевания негра, с которым его связывает странная дружба, но он преуспевает в невозможном. Зло по-прежнему рядом, но он вырвал у тьмы, вместе с другими людьми, фрагмент света, достаточный для справедливости. В «Маленьком друге» справедливость, даже отложенная во времени, не совершается. Это роман, где славится деяние, а не свершение. Деяние изобразимо и без результата, на нем и держится роман.
В «Особняке», финальном романе йокнапатофской саги Фолкнера, Минк Сноупс, вышедший с 13 долларами в кармане из тюрьмы, отсидев 38 лет, все же находит средства и силы, чтобы убить своего родственника и врага Флема Сноупса.
Героиня Тартт — ребенок, но ее геройство разбивается о какую-то фатальную неполноту сил. Да, если бы она нашла убийцу, роман, наверное, попал бы в разряд книг «Библиотека приключений», а не в разряд современной классики. Но и этот статус вдруг, не будучи прямо оспорен, становится странно сомнителен.
Поабзацное совершенство романа, правда, вдруг видится дешевым. Красота фресок имеет свои пределы: множество «икон» не складываются в полотно, в котором есть нечто большее, чем текстура и цвет, отсылки к Богу и дьяволу, — свободная авторская мысль. Роман Тартт — скорее, упражнение, блестящее и продуманное, на темы воздаяния. Это глубоко религиозный роман о людях, написанный человеком, который думает, что человек — не самое главное. Тогда становится понятной напряженная ловля деталей, фиксация на совершенстве форм, постоянная мысль о новаторстве. В отсутствие веры в центральность человека новое, блестящее и стройное искусство начинается почти само собой. Оно хочет быть.
Интересно, что Фолкнер, сказавший в своей нобелевской речи, что человек «не только выстоит, но и возобладает», писал небрежно: темпы и объемы — 19 романов, около 70 рассказов — не дали ему стать перфекционистом. Интересно также, что он, предостереженный в юности от «внешней технической изощренности», написал «Шум и ярость» — один из самых новаторских романов в истории литературы. Ирония в том, что Тартт, утверждающую, что ее интересует главным образом техническая сторона письма, корят за то, что она «переписывает классику».
Возможно, она, типичный «традиционалист-новатор», одной из первых натолкнулась — нет, не на конец гуманизма, а на какую-то его новую форму. То, что выглядит одновременно и роскошным письмом, и бедным по смыслу, схоластическим чистописанием, это просто попытка пробиться к новому способу говорить о человеке, к какому-то «неогуманизму». Человек еще важен, важна его свобода, но он уже не главный герой мироздания: есть созданные им вещи, природа, метафизические начала, и они начинают говорить в произведении, как могут.
Человек же, в привычном понимании, страшно скудеет. Стиснутый между внезапно расширившейся природой, алчными, на все претендующими вещами и обретающими вес и объем метафизическими началами, человек пытается найти свой путь, и оттого, что путь становится столь узким, сочувствие к этому человеку, терпящему бедствие, становится еще более ощутимым. Это холодное сочувствие, в нем нет гордости за род, только печальная память братства. У-родства. Как странно: видением этого уродства кончается наблюдение за напряженной, перенапряженной красотой «человека в ландшафте». Гуманизм ушел, но на смену ему пришла отнюдь не бесчеловечность. Пришел новый гуманизм, очередной «неогуманизм», который нам только предстоит понять.
Восходящая звезда беллетристики
Донна Луиза Тартт. Родилась в 1963 году в городе Гринвуд, штат Миссисипи, США. Окончила колледж по отделению классической филологии. Написала два романа: The Secret History («Тайная история», опубликован в 1992 году) и The Little Friend («Маленький друг», опубликован в 2002 году). Оба произведения стали бестселлерами. Роман The Little Friend награжден призом компании WH Smith, крупнейшей британской розничной сети по продаже прессы, книг и канцелярских товаров.
Любимые писатели Тартт — Джозеф Конрад, Чарльз Диккенс, Федор Достоевский.
Американский прозаик Донна Тартт пока не известна в России. Жаль: она — современный классик, то есть человек, который понимает, что современный человек снова попал в большую переделку, и умеет об этом отлично написать.История не для Византии
В России Тартт не повезло с самого начала. Ее дебютный роман «Тайная история» (The Secret History) был впервые издан в 1992 году, когда российские издатели обходились без свежих переводных интеллектуальных бестселлеров. К тому же у людей, читающих на кириллице, история о том, что наследие Древней Греции опасно для жизни, может вызвать только улыбку: ну, может быть, для потомков пуритан и иконоборцев эллинская красота действительно, как для героини Раневской, «страшная сила». Но в России с ней отношения короткие: и «наш язык является ныне единственным из новых языков по глубине впечатления... эллинской «грамоты» (Вячеслав Иванов), и женщины одеты с византийской прихотливостью, и люди в телевизоре повторяют за Достоевским, что «красота спасет мир». В общем, судьба первого романа Тартт, переведенного на 23 языка, здесь пока не сложилась.
С иронией относясь к пристрастным перекосам «Тайной истории», нельзя тем не менее не увидеть, что в ней есть реальная красота. Автор создала оригинальный «визуальный» стиль. Она подумала, что значит быть писателем в эпоху образов. Недавно, беседуя с редактором электронного литературного журнала Identity Theory Робертом Бирнбаумом, Тартт рассуждала так: «Невозможно быть романистом в XXI веке и не испытывать влияния средств коммуникации, не испытывать влияния кино; мы все — создания с огромным, развитым визуальным кортексом. Для нас видеть — значит верить... Этот процесс идет с самого начала XX века. Среди живущих сейчас нет никого, кто не был бы буквально затоплен имиджами. Это по необходимости делает письмо более красочным, и это не обязательно плохо. Так, Набоков испытывал воздействие кино, и он говорит об этом. Он очень часто пользуется визуальными каламбурами в своих произведениях».
Текст стал картиной
В 2002 году в Америке вышел второй роман Тартт, «Маленький друг» (The Little Friend), — 600-страничный детектив, ставший бестселлером по обе стороны Атлантики. Российские издатели вновь не увидели в нем «русского бестселлера». Странно. Роман — и достижение современной нарративной техники, и, что важнее, попытка нового видения человека.
В «Маленьком друге» стиль Тартт достиг расцвета. Он заслуживает названия фрескового, столь он ярок и детален. Слова исчезают, появляется созданная ими реальность. Вот День матери, 1964 год, 9-летнего Робина ищут, чтобы позвать к воскресному обеду, и находят повешенным во дворе дома. Вот летом 1976 года его сестра, 12-летняя Хэрриет, томится в сонном городе Александрия и решает найти и покарать преступника.
В одной из главных сцен книги Тартт делает очевидным свой прием — превращать текст в картину: человек, одержимый внутренней бурей, только что убивший своего брата, стоит посреди поля, но наблюдателю он кажется лишь частью пасторальной картины маслом. Видимое отвоевывает позиции у переживаемого, внешнее — у внутреннего, когда-то главного пространства романа.
При этом Тартт не отрекается от внутреннего, не пишет безгеройных книг; напротив, она говорит: «Одна из самых интересных для меня вещей — развитие характеров и их взаимодействие во времени». Но описываемые ею герои, их личности, парадоксально, не столь масштабны, впечатляющи, как физика и пластика, в которую они облечены, как ситуации, в которые они попали. Тартт говорит о любви к «прояснению характеров», о своих романах как о произведениях, основанных на движении героев.
Поправляя Фолкнера
Это не просто слова — это неброские «водяные знаки» гуманистической школы, однако простое сравнение ее текста с любым романом ее земляка Уильяма Фолкнера, прямо декларировавшего свою принадлежность к «школе гуманизма», дает представление о том, как изменился сам гуманизм за неполные 100 лет. Изменение особенно заметно в сопоставлении произведений, близких благодаря общности места действия (придуманный город в штате Миссисипи), языка (американский английский, со множеством диалектных слов) и тем (человек в столкновении со злом).
Тартт пишет странный детектив: преступника не находят в финале. Даже не именуют. Ответ на читательское разочарование — в словах любимой тетки Хэрриет, Либби: «В мире есть неисчислимое множество вещей, которых мы не понимаем, дорогая, и есть скрытые связи между вещами, которые совершенно не кажутся связанными». Хэрриет спрашивает у Либби: «Ты думаешь, дьявол убил Робина? Или призрак?» — но Либби уходит от ответа.
Ответ на упреки в нестандартном финале, который дала Тартт, достоин хорошего мастерового: «Я хотела закончить в достаточно неопределенном месте... Не думаю, что дело писателя сейчас — «чисто» связать историю и принести в коробочке... В этом слишком много от телевидения и кино, повествования именно такого рода окружают нас со всех сторон. Сейчас дело писателя — работать на грани повествования и других родов опыта, это так же логично и законно, хотя не так стилизованно ритуализировано, как приемы, к которым мы привыкли за многие, многие годы».
Эпиграф к роману — цитата из «Сумм» Фомы Аквинского — дает намек на то, что знание имени убийцы, желательное и Хэрриет, и читателю, может быть менее важным, нежели то, что Хэрриет узнала о мире и себе в ходе этого расследования: «Самое незначительное знание о предметах высшего порядка предпочтительнее самого определенного ведения менее важных вещей».
Любопытно, что в фолкнеровском романе «Осквернитель праха» 16-летний Чарльз Мэллисон тоже делает сверхусилие ради спасения от линчевания негра, с которым его связывает странная дружба, но он преуспевает в невозможном. Зло по-прежнему рядом, но он вырвал у тьмы, вместе с другими людьми, фрагмент света, достаточный для справедливости. В «Маленьком друге» справедливость, даже отложенная во времени, не совершается. Это роман, где славится деяние, а не свершение. Деяние изобразимо и без результата, на нем и держится роман.
В «Особняке», финальном романе йокнапатофской саги Фолкнера, Минк Сноупс, вышедший с 13 долларами в кармане из тюрьмы, отсидев 38 лет, все же находит средства и силы, чтобы убить своего родственника и врага Флема Сноупса.
Героиня Тартт — ребенок, но ее геройство разбивается о какую-то фатальную неполноту сил. Да, если бы она нашла убийцу, роман, наверное, попал бы в разряд книг «Библиотека приключений», а не в разряд современной классики. Но и этот статус вдруг, не будучи прямо оспорен, становится странно сомнителен.
Поабзацное совершенство романа, правда, вдруг видится дешевым. Красота фресок имеет свои пределы: множество «икон» не складываются в полотно, в котором есть нечто большее, чем текстура и цвет, отсылки к Богу и дьяволу, — свободная авторская мысль. Роман Тартт — скорее, упражнение, блестящее и продуманное, на темы воздаяния. Это глубоко религиозный роман о людях, написанный человеком, который думает, что человек — не самое главное. Тогда становится понятной напряженная ловля деталей, фиксация на совершенстве форм, постоянная мысль о новаторстве. В отсутствие веры в центральность человека новое, блестящее и стройное искусство начинается почти само собой. Оно хочет быть.
Интересно, что Фолкнер, сказавший в своей нобелевской речи, что человек «не только выстоит, но и возобладает», писал небрежно: темпы и объемы — 19 романов, около 70 рассказов — не дали ему стать перфекционистом. Интересно также, что он, предостереженный в юности от «внешней технической изощренности», написал «Шум и ярость» — один из самых новаторских романов в истории литературы. Ирония в том, что Тартт, утверждающую, что ее интересует главным образом техническая сторона письма, корят за то, что она «переписывает классику».
Возможно, она, типичный «традиционалист-новатор», одной из первых натолкнулась — нет, не на конец гуманизма, а на какую-то его новую форму. То, что выглядит одновременно и роскошным письмом, и бедным по смыслу, схоластическим чистописанием, это просто попытка пробиться к новому способу говорить о человеке, к какому-то «неогуманизму». Человек еще важен, важна его свобода, но он уже не главный герой мироздания: есть созданные им вещи, природа, метафизические начала, и они начинают говорить в произведении, как могут.
Человек же, в привычном понимании, страшно скудеет. Стиснутый между внезапно расширившейся природой, алчными, на все претендующими вещами и обретающими вес и объем метафизическими началами, человек пытается найти свой путь, и оттого, что путь становится столь узким, сочувствие к этому человеку, терпящему бедствие, становится еще более ощутимым. Это холодное сочувствие, в нем нет гордости за род, только печальная память братства. У-родства. Как странно: видением этого уродства кончается наблюдение за напряженной, перенапряженной красотой «человека в ландшафте». Гуманизм ушел, но на смену ему пришла отнюдь не бесчеловечность. Пришел новый гуманизм, очередной «неогуманизм», который нам только предстоит понять.
Восходящая звезда беллетристики
Донна Луиза Тартт. Родилась в 1963 году в городе Гринвуд, штат Миссисипи, США. Окончила колледж по отделению классической филологии. Написала два романа: The Secret History («Тайная история», опубликован в 1992 году) и The Little Friend («Маленький друг», опубликован в 2002 году). Оба произведения стали бестселлерами. Роман The Little Friend награжден призом компании WH Smith, крупнейшей британской розничной сети по продаже прессы, книг и канцелярских товаров.
Любимые писатели Тартт — Джозеф Конрад, Чарльз Диккенс, Федор Достоевский.
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
